В статье рассматривается отношение Японии к Договору о запрещении ядерного оружия (ДЗЯО), который был внесён в повестку дня ООН в 2017 г. Позиция Японии привлекает к себе внимание в связи с её неординарностью и даже уникальностью. Несмотря на собственный опыт страны - жертвы атомных бомбардировок и наличие широких общественных настроений в пользу запрещения ядерного оружия, Токио отказывается подписывать Договор о запрещении ядерного оружия. Однако отказ от подписания ДЗЯО не согласуется и с активным участием Японии в международном режиме нераспространения ядерного оружия. Поскольку Япония является одним из крупных и авторитетных членов мирового сообщества и одновременно пороговым государством, обладающим передовыми ядерными технологиями и способным в кратчайшие сроки перевести свою мирную ядерную программу на военные рельсы, её позиция по вопросу ДЗЯО может иметь значимые последствия для режима нераспространения ядерного оружия в Азии. Автор приходит к выводу, что Япония продемонстрировала недвусмысленный отказ от подписания ДЗЯО, несмотря на все факторы, которые могли бы способствовать обратному. Однако при этом японская позиция сохраняет определённую двойственность, поскольку Токио считает необходимым сохранение международных режимов ограничения ядерного оружия и всеобщего ядерного разоружения. С одной стороны, Япония является одним из основных союзников США, находится под американскими гарантиями безопасности и защищена от внешних угроз американским «ядерным зонтиком», а, следовательно, встроена в глобальную систему ядерного сдерживания. С другой стороны, в японском обществе имеется широкая поддержка идей нераспространения ядерного оружия и его запрещения, которую демонстрируют антиядерные неправительственные организации. Как следствие, в своей политике по отношению к ДЗЯО Япония занимает непоследовательную позицию, предполагающую опору на «ядерный зонтик» США в политике обеспечения военной безопасности и одновременно активное участие в международном движении за ядерное разоружение.

Статья посвящена японской миссии в Новую Испанию (Мексику) и Европу в годы Кэйтё под руководством Хасэкура Рокуэмон Цунэнага, которому досталась слава первого японского дипломата в Европе. Миссию, маршрут которой лежал через Мексику в Испанию и Ватикан, везде сердечно принимали. Это происходило в то время, когда в Японии устраивали гонения на христиан, что явилось одной из причин отказа короля Испании Филиппа III подписать торговое соглашение с Японией, которое было главной целью миссии. Вторым негласным руководителем миссии считался падре-францисканец Сотело, в задачу которого входило склонить католических иерархов Испании, а главное - папу Римского поддержать францисканский орден в Японии, в частности, во владениях Датэ Масамунэ на северо-востоке страны (ист. Осю), послав туда священников-францисканцев, а также выделить средства на строительство церквей и монастырей. Сотело проповедовал в районе нынешнего Токио, а потом в окрестностях г. Сэндай. Визит в Испанию не дал результатов. Отказ от подписания торгового договора король аргументировал тем, что делегация представляет только северо-восток страны, а не всю Японию, её уполномочил вести переговоры местный феодал Датэ, а не правитель страны сёгун Токугава Хидэтада, который к тому же в 1614 г. издал указ о запрете христианства. На обратном пути делегация пробыла пять месяцев в Мехико и в апреле 1618 г. на судне «Сан Иоанн Баутиста» с Хасэкура и Сотело на борту пересекла Тихий океан и вошла в гавань Манилы. Хасэкура вернулся в Нагасаки только в 1620 г., где через два года умер от болезни. Отца Сотело, в 1622 г. проникшего в Японию, схватили, а спустя два года он был сожжён на костре. Следующее японское посольство посетило Европу только в 1862 г., после 220-летней изоляции страны.

Цель данной статьи - рассмотреть предметный состав коллекции В.Л. Серошевского в собрании Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН (МАЭ № 831) как первый в отечественном этнографическом японоведении тематический комплекс материалов, дающих возможность визуальной репрезентации этнокультурного функционирования традиционных японских фаллических культов, неразрывно связанных с ними культов плодородия, а также некоторых аспектов японской гендерной культуры середины XIX в. Рассматриваемая коллекция является результатом собирательской деятельности В.Л. Серошевского во время его командировки в 1903 г. в Японию по заданию Императорского Географического общества и Императорской академии наук. Поступление данной коллекции связано также с научными интересами Л.Я. Штернберга, одного из основателей советской этнографической школы. Специфика коллекции состоит в том, что представляющие её предметы были собраны в период, когда архаичные фаллические культы, некогда функционировавшие как неотъемлемая часть «примордиальной» парадигмы японской этничности, её своеобразный визуальный маркер, в конце XIX - начале XX в. не соответствовали идеологическим концепциям мэйдзийских реформаторов, подвергались преследованиям со стороны японских властей и находились под угрозой исчезновения. Однако эта причина позволила В.Л. Серошевскому приобрести ряд раритетных предметов, которые в последующие периоды заполучить было бы несравненно сложнее. Научный интерес представляют и комментарии В.Л. Серошевского по поводу собранных им предметов. В статье также затрагивается проблема трансформации общественных представлений о возможности / невозможности открытой визуализации аксессуаров фаллических культов в публичном (в т.ч. - в музейном экспозиционном) пространстве. Судьба предметов из данной коллекции являет собой пример подобных изменений.

Данная статья посвящена одной из самых известных дискуссий в литературных кругах Японии начала ХХ века, не изученной, однако, в отечественном японоведении, - спору Акутагава Рюноскэ и Танидзаки Дзюнъитиро о сущности прозы, который получил название «спор о бессюжетном романе». В 1927 г., когда дискуссия развернулась на страницах журнала «Кайдзо», литературная жизнь была сосредоточена в кругах творческой элиты бундан , в рамках которой создавались различные объединения и журналы. В ходе дискуссии Акутагава предложил понятие «поэтического духа» в прозаическом произведении как центральную категорию своей эстетической теории, подразумевая под этим главенствующую роль лирического настроения героя над сюжетной линией. Произведение, содержащее в себе «поэтический дух», Акутагава считал вершиной прозаического творчества и именно такую прозу называл «рассказ без рассказа», полагая, что «интересный сюжет» и интерес к сюжету как таковому умаляет достоинство произведения, приближая его к общедоступной, развлекательной литературе. Танидзаки, произведения которого Акутагава и критиковал за «интересный сюжет», выступал в защиту множества сюжетных линий, утверждая, что таким образом создается «архитектурная красота» произведения, что подразумевает, во-первых, его структурную сложность, во-вторых, обеспечивает внутреннюю энергетику. В противоположность Акутагава, Танидзаки не считал общедоступность литературы качеством, перечеркивающим её художественную ценность. В сущности данная дискуссия, в ходе которой признанные классики литературы Нового времени излагают основы своих эстетических взглядов, представляет собой спор о роли чистой литературы ( дзюнбунгаку) и массовой ( тайсю: бунгаку ) - проблема, которая получит наибольшее развитие уже после смерти Акутагава. В этом заключается главное значение этого спора, который более правильно называть дискуссией, поскольку принципиального расхождения между писателями не наблюдалось. Дискуссия была обусловлена различиями в мироощущении, складе характера, эстетическом восприятии, нервной организации писателей, а также полярностью их жизненных этапов на тот момент. Для Акутагава, склонного к меланхолии, рациональному анализу и интеллектуально воспринимавшего мир, близился конец его жизни и конец эпохи «чистой» литературы, а Танидзаки, обладателю чувственно-мистического мировосприятия, уверенно пожинавшему плоды славы, ещё многое предстояло сделать на литературном поприще.

В статье рассматривается влияние проблемы «женщин для утешения» на современные отношения между Республикой Корея и Японией. Корея была аннексирована Японией в начале XX в., и память о японском владычестве и угнетении жива у корейского народа. Вследствие этого вопросы прошлого нередко отравляют отношения между двумя странами и сегодня. В последнее время Сеул особенно активно обращался к проблеме сексуального рабства кореянок в японских военных борделях в годы Второй мировой войны, и разногласия по этому, казалось бы, давнему сюжету нередко останавливали политическое и военное сотрудничество. Материалы о судьбе женщин (за ними закрепилось корейское название вианбу ) эпизодически появлялись в южнокорейской прессе в 1940-1980-е годы, однако международное измерение проблема получила после начала широкой общественной дискуссии в 1990-е годы. Японское правительство, в целом придерживаясь позиции, что все вопросы прошлого были закрыты в ходе нормализации отношений с Республикой Корея в 1965 г., всё же несколько раз выступало с извинениями и предлагало компенсации жертвам, однако сами действия или их формат по тем или иным причинам не удовлетворяли Сеул. Последней попыткой урегулировать вопрос вианбу было соглашение 2015 г. между правительствами Абэ Синдзо и Пак Кынхе. Однако оно во многом не устроило южнокорейскую общественность и оппозицию, в связи с чем Республика Корея фактически его не выполняла. Пришедший в 2017 г. к власти президент Мун Чжэин продолжил эту линию, а также начал оказывать давление на Токио и по смежным историческим вопросам, в частности, проблеме принудительного труда корейцев на японских заводах и фабриках в колониальный период. Кризис в отношениях углубился, и Япония ввела санкции против южнокорейской экономики (формально под предлогом, не связанным с претензиями Сеула). Конфликты, основанные на сложностях общей истории, являются характерной чертой политической культуры Северо-Восточной Азии в целом. Они активно используются как инструмент внутренней и внешней политики. Эта особенность вкупе с иррациональной природой националистических чувств, а также несовершенством системы региональной безопасности делает вопросы прошлого реальной угрозой стабильности в настоящем.

В статье рассматриваются особенности сложившейся в Японии в 1955-1993 гг. партийно-политической системы, позволяющие охарактеризовать её как уникальную для мирового опыта истории демократических стран модель доминантной партии. Специальное внимание уделяется уникальному инструментарию сохранения доминантных позиций ЛДП в парламенте страны, особое место в котором занимали электоральные технологии, и прежде всего ставка на персональную ориентацию японских избирателей, а также лоббистские возможности влиятельных депутатов ЛДП, которые предоставляли им существенные преимущества в деле электоральной мобилизации. Персонально ориентированные связи с избирателями позволяли ЛДП рекрутировать представителей самых различных социальных страт. Механизмы обратной связи правящей партии с обществом позволяли эффективно учитывать все усложняющиеся интересы и ценности отдельных социальных групп и слоёв в форме консолидированной государственной политики. Правящая партия создала мощный аппарат политического планирования и поддерживала тесные связи с бюрократией. Важную роль в системе власти ЛДП играли механизмы внутрипартийной демократии и плюрализма мнений, которые обеспечивали в рядах партии консенсус на основе межфракционного баланса сил. В статье приводится несколько причин завершения эпохи «системы 1955 года». Прежде всего, в связи с распадом СССР и завершением биполярной эпохи исчез водораздел идеологической конфронтации между партиями. Другая причина заключалась в том, что к концу 1980-х годов в результате изменения модели экономического развития стало невозможно постоянно финансировать за счёт государственного бюджета многочисленные инфраструктурные проекты в депрессивных регионах страны, в результате чего существенно понизилась роль политической власти как субъекта перераспределения избыточного общественного продукта. Изменилась и электоральная психология, в связи с чем традиционные методы мобилизации голосов избирателей, используемые ЛДП, утратили свою эффективность. Наконец, сыграло свою роль массовое недовольство правящей партией, связанное со стремительным расширением политической коррупции, в которую оказалась втянутой вся верхушка ЛДП.

Несмотря на сильное притяжение Японии и Китая в экономическом направлении в последние десятилетия, в социальной сфере сохраняется много факторов, отталкивающих страны друг от друга. Большое место в формировании негативного имиджа страны-партнёра у обеих сторон занимают проблемы, связанные с памятью о событиях Второй мировой войны. Восприятие Китая японским обществом менялось на протяжении послевоенных десятилетий. После капитуляции Японии и её оккупации союзными войсками политическая, экономическая и культурная дистанция между странами увеличилась. Это привело к «провалу» в памяти, связанной с Китаем, у послевоенного поколения японцев. Интерес к Китаю начал заметно расти только через некоторое время после нормализации японо-китайских отношений (1972) - с конца 1980-х - начала 1990-х годов, по мере того как официальные контакты между странами на разных уровнях становились более активными. Первое серьёзное падение имиджа Китая в Японии связано с инцидентом 1989 г. на площади Тяньаньмэнь, показавшим, что Китай является небезопасной страной с репрессивным государственным аппаратом. С тех пор отношение японского общества к Китаю постепенно ухудшалось по разным причинам. Начиная с 1990-х годов, по мере развития и усложнения японо-китайских отношений появлялись новые проблемы, формирующие негативный имидж Китая, в том числе борьба двух стран за геополитическое влияние, глобальная конкуренция, неблагоприятное воздействие Китая на экологическую обстановку в регионе, недостаточно высокое качество китайской продукции, разница менталитетов с китайскими партнёрами по бизнесу, недовольство чрезмерным числом китайских туристов в Японии и др. Вместе с тем всё более остро ощущалась и проблема исторической памяти. Можно сказать, что эта проблема вписывается в набор противоречий, которые накопились в японо-китайских отношениях, и не только дополняет, но и усиливает некоторые из них. Несмотря на неблагоприятную картину восприятия Китая японским обществом, в последние годы заметна тенденция к её улучшению. Особенно много японцев, положительно оценивающих Китай и перспективы развития отношений с этой страной, среди молодёжи. Активные контакты с Китаем дают японцам возможность ближе узнать эту страну, а развитие экономических связей делает влияние политических факторов менее заметным.

Настоящая статья посвящена изучению позиции российского дипломатического ведомства во главе с В.Н. Ламздорфом в вопросе о независимости Кореи после подписания договора о протекторате. Работа основана на широком круге источников, главным образом архивных дипломатических документов, бóльшая часть которых впервые вводится в научный оборот. Автором показано, что вплоть до смены курса российского правительства с приходом А.П. Извольского на пост министра иностранных дел в мае 1906 г. Россия, вынужденная признать преимущественные политические, военные и экономические интересы Японии в Корее, неизменно придерживалась принципа независимости и территориальной целостности Кореи, сохраняла приверженность и курсу на непризнание соглашений, навязанных Японией Корее силой и нарушающих верховные права корейского императора, и пыталась сохранить хотя бы ограниченный его суверенитет, используя дипломатические средства. В статье впервые детально раскрываются усилия МИД России свести к нулю условия договора о протекторате и восстановить статус независимого корейского государства, усилить своё присутствие в Корее в условиях наращивания численности японских войск на севере полуострова, граничащего с российским Приморьем. Подробно описаны попытки российской дипломатии противостоять притязаниям японского правительства на установление полного контроля над внутренней и внешней политикой Кореи, воплощению соглашения Кацура-Тафт в части расторжения дипломатических отношений Кореи со всеми другими государствами. В частности автором статьи обращено внимание на сообщение МИД иностранным державам о протесте корейского императора против навязанного Корее договора о протекторате с целью побудить их вмешаться и выразить протест против действий Японии. Проанализированы попытки российских дипломатов поднять принципиальный вопрос о совместимости притязаний японцев на установление полного контроля над внутренней и внешней политикой Кореи с договорными правами Держав, сохранить форму иностранного представительства в Корее и возобновить деятельность российской миссии в Сеуле, ссылаясь на русско-корейские договоры. Уточнена и дополнена официальная позиция России в вопросе об упразднении русско-корейских договоров по настоянию японского правительства; о понижении ранга дипломатического представительства в Сеуле; о том, какой властью должен быть выдаваем экзекватур иностранных консулов в Сеуле и отмены консульской юрисдикции - вопросе, который считался краеугольным камнем отношений с Японией. В деталях восстановлен ход переговоров российской и японской сторон, аргументы России в пользу права выдачи экзекватура русскому генеральному консулу в Сеуле от корейского императора, а не от японского, на чём настаивало правительство Японии. Впервые отмечен факт попыток МИД и его представителей заграницей привлечь внимание западных держав к тому, что требования Японии о выдаче экзекватура генеральному консулу в Корее незаконно и противоречит установленной в международных отношениях практике, и что Корея как суверенное государство имеет право непосредственных сношений с другими государствами, а иностранные консулы должны получать экзекватур от территориального сюзерена. МИД также выступил с инициативой вынести корейский вопрос на международное обсуждение с целью добиться непризнания державами японского протектората и осуждения действий Японии в международном суде. Однако инициатива России не была поддержана. С приходом на пост министра иностранных дел А.П. Извольского, сторонника прагматичного курса на послевоенное урегулирование с Японией, в дальневосточной политике России одержала верх линия на сближение с Японией. Это оказало непосредственное влияние и на политику русского правительства в отношении Кореи.